– Понял. Когда тебе позвонить?

– Через несколько дней. Подожди, пока все не успокоится. – Я знал, что он никогда не вернется, но не хотел пугать его этим еще больше. – Береги себя. Береги Чака. – Я поцеловал его в щеку. – Ты хороший парень. Лучше всех.

– Боюсь я, Фрэнни.

– Я тоже.

– Ты? Ты никогда ничего не боишься.

– Я боюсь, что когда-нибудь потеряю все это, так и не успев толком насладиться. Помни об этом – люби этот мир все время. Люби его и за меня тоже, когда вспомнишь.

Я его легонько подтолкнул, и он побрел прочь. Чак крутился у его ног, подпрыгивал, забегал вперед, радуясь возможности двигаться вместе с человеком, которого любит больше всех на свете. Джордж оглянулся. Я произнес: «Танкретический спредж». Он повторил это за мной, но расстояние между нами увеличилось уже настолько, что голоса его я не услышал.

Я ждал, когда заработает двигатель «исудзу», но ничего не слышал. Ждал долго, даже слишком. Но наконец я его услышал – слабый, такой слабый, будто до него не меньше полумили. Я представил себе, как они медленно едут между деревьями, огибая ямы, кочки, камни. Интересно, кто сейчас за рулем – Джордж или Флоон. Джордж – он знает город, знает, что нужно повернуть направо, когда они доберутся до дороги, знает, как проехать эти пять петляющих миль до шоссе.

Я медленно, с трудом спустился в яму и принялся копать. Земля была мягкой и влажной, а потому каждый копок весил немало. Я копал и представлял себе, как они едут к шоссе, пытался припомнить все ориентиры на их пути – большой медный бук [135] у обочины, в который когда-то угодила молния. Маленький белый крест у кромки дороги на том месте, где несколько лет назад произошла жуткая авария. Пруд со стоячей водой, покрытый зеленой ряской, заросший водяными лилиями. Сколько мы там лягушек переловили, когда были детьми! Однажды я толкнул туда Марвина Брюса так, что он ушел под воду с головой.

Тут вдруг мое сердце без всяких на то причин забилось как сумасшедшее. Закрыв глаза, я потребовал, а потом стал просить, чтобы оно успокоилось. Оно сделало еще несколько ударов не в такт, но потом все же вернулось в норму. Я подождал немного, желая убедиться, что оно прекратило дурить. Я стоял, повесив голову. Успокойся, сердце, все будет как надо. Я больше не мог доверять своему телу. Сколько времени у меня осталось? Может, надо было дать им выкопать могилу, а потом подбросить меня до города. Может, это и правда было бы разумнее, чем так вот корячиться.

Я открыл глаза, увидел дно ямы. Копнул еще раз. Внизу что-то мелькнуло. Сердце мое билось ровно, но я ощущал его всем телом.

Там было что-то белое. Что-то белое под влажной черной землей. Я выбросив лопату вверх и опустился на колени, чтобы разглядеть – что же это такое. Я разгреб землю руками. Появилось больше белого. Какая-то белая ткань, хлопок, какая-то одежда. Футболка? Я стал разгребать землю обеими руками и увидел – да, это футболка и, господи ты боже мой, на мертвом теле.

Ящерица и лопата сказали: копай здесь. Тут лежит тело. Найди его. Я все время, не ведая того, шел к этому. Копай здесь.

Копай здесь.

Я осторожно раздвинул землю, и тут показалось лицо. Лицо ребенка. Я его знал. Но это было невозможно. Я его знал. Нет! Беги, уноси отсюда ноги! Его маленький рот, нос, мирно закрытые глаза.

Это был он. Парнишка, которого я недавно прогнал, Идеальный штурман, я. Теперь он был мертв и зарыт в этой яме. В яме, которую мы только что вырыли, которую он сам хотел копать. Теперь он лежал в ней мертвый, а я его откопал. Лицо, когда я до него дотронулся, было еще теплым. Губы его под моими пальцами раскрылись. Они еще были влажны. Нижняя блестела.

– Нет!

Я сумел это пережить. Я сумел это пережить, слегка спятив, слегка – но это помогло. Он был весь в земле. Он лежал под землей, и надо было его оттуда вытащить, очистить. Я стал его спасать. Слово было неточное, но именно оно пришло мне в голову. Спасти его – вернуть к нам, туда, где он и должен быть.

Я с ним разговаривал, вытаскивая его наружу. Я говорил с ним, поднимая его, держа его на руках, стряхивая с него землю – с нежной ребячьей кожи, с одежды, отовсюду. Я разговаривал с ним, выволакивая его тело к кромке ямы и укладывая рядом с лопатой.

Потом я и сам выбрался наверх. Я чувствовал себя больным и разбитым, но в то же время испытывал странное воодушевление. Передо мной стояла эта задача, спасательная операция – вернуть Идеального штурмана. Все мои собственные проблемы нужно отложить, пока я не разберусь с этим.

Мне пришлось передохнуть. Я сел рядом с телом. Я должен был охранять его, чтобы больше с ним ничего не случилось. Мы были слишком близко от ямы. Мне это не нравилось. Она была слишком близко от нас. Нужно было убраться от нее. Яма была опасная и глубокая. Ничего не стоит в нее свалиться, как ни осторожничай.

Я встал, взял его на руки и побрел прочь; мог бы, наверно, так и из лесу выйти, если б мое тело не приказало мне остановиться. Оно сказало: остановись немедленно, или можешь на меня больше не рассчитывать. Пришлось выполнить то, чего оно от меня требовало: остановиться, подождать в надежде, что оно позволит мне продолжать путь. Я больше не говорил с мальчишкой, не просил у него прощения за то, что не позволил ему копать с нами. Я только хотел, чтобы все вокруг молчало.

Тело его было легким. Почему? Потому что он был маленьким мальчиком или это смерть отобрала его вес?

Стоя посреди леса спиной к могиле Флоона, я ждал чего-то, и мне было все равно – произойдет оно или нет. Я знал, что нужно положить ребенка на землю, вернуться к яме и доделать работу. Я знал, что должен это сделать, но с места не двигался.

По-моему, я просто стоял там с мертвым мальчишкой на руках и грезил наяву. Возможно ли такое? Стоял, и в голове у меня не было никаких мыслей, я не думал даже о том, что мне теперь делать. Да, именно так: просто стоял там, и все.

Пока не услышал раздавшийся уже не в первый раз звук. Шмяк. Бывают такие звуки – вроде знакомые, но ты их не узнаёшь, пока не увидишь, что происходит. Стоя спиной к яме, я слышал их – один, два, три: шмяк-шмяк-шмяк. Медленно, никуда не торопясь. Звук был знакомый, но я не мог его идентифицировать. Он доносился из леса позади меня, где никого не было. Но я не повернулся. Пока не повернулся. Шмяк-шмяк.

Мне захотелось увидеть, что происходит, лишь когда знакомые звуки участились, стали регулярными. Прижимая ребенка к груди, я повернулся.

Их было пятеро. Все они забрасывали яму землей. Шмяк-шмяк. Хотя никто из них не открывал рта, вид у всех был довольный, радостный. Им нравилось вкалывать сообща. Возраст у всех был разный. Младшему на вид было лет четырнадцать, старшему – сорок пять. Приблизительно. Все были одеты в точности так же, как мертвый парнишка у меня на руках: брюки хаки, белые футболки, черные матерчатые кеды.

И все они были мной. Они заканчивали забрасывать землей могилу Флоона. Мешок с его телом исчез. Наверно, они положили его на дно ямы, а теперь засыпали землей. Они все вместе сделали за меня мою работу.

Я наблюдал, пока они не закончили. Впятером они справились быстро. Лопаты мелькали в их руках. Огромные груды земли летели назад, в яму. Между делом они поглядывали друг на друга и улыбались. Это был их праздник. Это напоминало семейный выезд на пикник – все братья снова вместе, можно подурачиться. Можно и яму выкопать с удовольствием. Но они не были братьями, они были мной.

Закончив, они отошли от ямы и, опершись на лопаты, посмотрели на дело рук своих. Оттуда, где стоял я, нельзя было различить никаких следов недавней ямы. Никто не догадался бы, что минуту назад здесь зияла большая, глубокая яма, а теперь она заполнена землей. Лесная почва в этом месте стала такой же, как до нашего прихода.

Землекопы переглянулись, и старший одобрительно кивнул. Другой похлопал младшего по плечу и, подмигнув, протянул ему свою лопату. Никак, мою? Не знаю, все они были одинаковые. Парнишка взял ее и посмотрел на остальных восторженным взглядом. Они все друг друга любили. Собраться вот так, всем вместе – что может быть лучше в жизни?